ТЕЗИСЫ О ПОЭЗИИ
Несколько слов о поэзии не как о "технэ" — то есть не о том, как поэзия осуществляется: не о жанрах, размерах, ритмах, рифме и прочем, — но о том, чтó есть поэзия.
Подражание и выражение — обозначают не два разных действия, но два содержания одного и того же действия. Древние называли свою поэзию подражанием, поскольку речь шла в ней главным образом не о поэтах, но о героях, которых они изображали, поэтически подражая им. Всё средневековье поэзия мирно проспала в риторике. В новое время основным предметом поэзии стал сам поэт, который — говоря языком древних — поэтически подражал себе, а говоря языком новоевропейским — выражал себя, или самовыражался.
Ни одно живое существо, однако, не подражает (не выражает, не изображает) без цели. И нельзя спросить, чтó есть нечто, не имея в виду цели его существования. Поэтому спрашивая, чтó есть поэзия, мы спрашиваем: зачем есть поэзия?
Если взглянуть на архаичнейшие формы "мимэсиса", а именно — на охотничью и аграрную магию, — то они осуществлялись ради успеха на охоте и в поле. Поскольку же наша поэзия есть их преемница, следует искать и у нее подобную цель. Добыча зверя и выращивание урожая суть средства животного выживания; понятно, что и наша поэзия не лишена такого прагматизма, помогая порой добыть угля или взрастить военную победу, — что, однако, не исчерпывает содержания ни древней, ни новой поэзии.
Взяв за образец архаичную медицинскую магию, Аристотель (сын врача) провозгласил целью поэтического искусства очищение, "катарсис". И концепт этот показался настолько убедительным, что с различными морально-педагогическими вариациями дожил до XX-го века, когда интерес к поэзии иссяк вовсе, то есть поэзия опять начала засыпать в художественной прозе.
Катартическая теория, однако, мало отлична от предшествующих — в том отношении, что здоровье также есть средство и свойство животной жизни, так что «катарсис» употребляется относительно душевных реалий только метафорически, так что поэзия, служащая "катарсису", есть либо средство животной жизни — пусть и со стороны душевной (отрыдал/отхохотал — и к станку), — либо метафора, и мы не знаем: метафора чего.
Мы взглянем на это по-другому. Совершенно очевидно, что поэзия является прежде всего развлечением. Развлечение нужно понимать прямо — как прекращение имевшегося влечения и начало иного. Понятно, что если до того человек влёкся к высокому, ему вряд ли полезно развлекаться, но подавляющему большинству людей, чьё влечение направлено на самые низменные предметы, развлечение прямо показано.
Мудрые эллины называли развлечение "психагогиа" — душеводительством (этот же термин широко используется в православной аскетике), имея в виду, что всякий уход от имеющегося влечения есть своего рода хождение, путешествие. Итак, поэзия есть прежде всего психагогия; от терминов «подражание» и «выражение» мы отказываемся.
Но если мы заговорили о душеводительстве, то оно может быть направлено либо на себя, либо на другого, т. е. поэт может вести либо себя, либо других. И это различие для существа поэзии важнее всего, ибо разделяет поэзию на аскетическую и собственно развлекательную (оба смысла есть в "псюхагогиа"): совершенно понятно, что чем более поэзия касается другого, чем более она публична, — тем более она развлекательна; и, напротив, чем более она направлена на самого автора, тем больше она похожа на духовное упражнение и мистическое постижение. Понятно, что нигде и никогда одно не существует без другого, однако везде и всегда одно служит другому средством.
В случае душеводительства других, для ведóмых — если их правильно вели — оно, как правило, оканчивается тем или иным постижением, связанным с тем или иным очищением; при этом никогда не ясно, чем оно закончится для ведущего: всем известно, сколь часто поэзия губит публичных поэтов.
Аскетическая же поэзия есть полноценное духовное путешествие, открывающее пилигриму многие ландшафты и лица. Катарсис в этой поэзии обозначает совершенный уход воли из всяких влечений: такой катарсис есть цель не только поэзии, но и доброделания и разумного существования как такового, из чего понятно, что поэтическое делание, в результате которого возникает аскетическая поэзия, относится к умным деланиям.
Если аскетическая поэзия только видит, мы называем ее поэзией лирической, если же она воздействует на то, что видит — авлетической. Что значит это «воздействует»? — Сивилла будущее провидит, а Пророк заклинает. Одно, опять же, никогда не существует без другого, однако одно всегда средство для другого.
Всякий человек узнаёт поэзию сначала как поэзию публичную, развлекающую (убаюкивающую, например). Те, кто доходит до понимания поэтики Джалал ад Дина Руми, Ангела Силезского и подобных авторов, начинают понимать поэзию аскетическую.
А вот, будет ли понявший это творить сам, и что именно — от него уже не зависит. При этом понимание аскетической поэзии — ничуть не менее, чем ее творение — есть билет на корабль, никогда не возвращающийся в ту гавань, из которой вышел.
Как же относится поэзия к наукам, ближайшим образом — к философии? Как умение считать — к арифметике. Поэзия (как в форме написания, так и в форме прочтения) есть в первую очередь действие — искусное действие и вдохновенное действие, причем действие творения ("пойэсис"); всякая же наука есть знание, т. е. то, что связано с постижением и созерцанием уже сотворенного.
А как относится поэзия — аскетическая поэзия — к другим человеческим деятельностям? В отличие от доброделания и исследования, поэзия — действие не вполне человеческое. Она подобна получению милостыни — в отличии от труда (неважно, принудительного или свободного), подарку — в отличии от платы. Всё, что с ней связано, требует постоянного внимания и тонкого различения.
Она, конечно, не есть одна из рассудочных деятельностей, не сродни счёту, но и теорией ее не назовешь. Поэзия — это старейший способ мышления, гораздо теснее связанный с сущим и с практическим отношением к сущему, нежели всякое рассудочное знание и умение. С нашей нынешней точки зрения, поэзия равноудалена и от практики, и от теории, и от чувственно сущего: она — из времен, когда такое разделение еще не было тотальным.
Что же до поэзии публичной, то это разновидность прикладных искусств ("технэ"), и говорить о ней нужно в связи с музыкой и умением убеждать.
Каждая состоявшаяся поэзия имеет в себе все выше поименованные аспекты, однако каждая такая поэзия акцентирует лишь некоторые из них, и всякая (даже бесталанная) поэзия описывается посредством соотнесения с этими смысловыми вехами.
