0 товаров

У русского читателя с давних пор на слуху имена собирателей сказочного фольклора братьев Гримм и Александра Афанасьева, с чьими сборниками народных сказок и легенд он знакомится, как правило, еще в детстве. Имя Томаса Крофтона Крокера (1798-1854) пользуется у нас гораздо меньшей известностью, что незаслуженно, ибо его носитель стоит у истоков фольклористики в Ирландии точно так же, как Гриммы и Афанасьев — в Германии и России. За свою не особенно долгую жизнь Крокер собрал и опубликовал значительный массив ирландского фольклора — сказок, легенд и песен. Его перу принадлежит также и получившее признание и переведенное на немецкий и французский языки этнографическое и историко-краеведческое исследование Researches in the South of Ireland. В качестве же наиболее значимой части его наследия следует назвать три сборника ирландских сказок и легенд под общим заголовком Fairy Legends and Traditions of the South of Ireland — труд, обретший статус классического источника в области ирландской культуры. Однако, приступив к чтению собраний сказок Крокера, мы довольно скоро заметим, что в обозначенном нами ряду фольклористов последний занимает весьма особое место и даже довольно приметным образом из него выбивается. В чем же состоит отличие и насколько оно принципиально ? Попробуем его определить, оставив за скобками тот очевидный факт, что внутри самого ряда представлено культурное наследие разных народов, а значит, разными должны быть содержание представленных сборников и их национальный колорит. Действительно, сказав, что Крокер — фольклорист, следует тут же оговориться. Прежде всего, заметим, что собранные им сказки — ирландские, а все его сборники написаны на английском. Лишь время от времени автор приводит на ирландском и снабжает пояснениями то или иное характерное слово, и это уже само по себе представляет существенное отклонение от строгости научного фольклористического подхода. Этот факт, безусловно, в немалой степени продиктован статусом ирландского языка в Великобритании XIX века, где коренному населению Ирландии приходилось существовать на правах отнюдь не привилегированного национального меньшинства, а всеобщее образование давалось на английском. Одно дело собирать национальный фольклор в стремительно развивающейся, крепнущей и объединяющейся Германии, или в сильной России (где, при всем многообразии социальных и политических проблем, вопроса о национальном языке как такового не существовало, а крепнущее чувство национального самосознания не встречало на своем пути сколь-нибудь значительных преград), и совсем другое — заниматься этим в Ирландии, где на саму эту деятельность титульная нация могла смотреть не иначе как лишь исподлобья. Но этого мало. Сборники сказок Крокера пестрят многочисленными академическими примечаниями и комментариями с привлечением древних и современных источников. Однако всяким, кто без предварительной подготовки возьмется за чтение хотя бы первого из них, вскоре овладевает чувство удивленного недоумения: слишком уж превосходен и рафинирован английский литературный стиль этих сказок. Достойный пера лучших прозаиков, он поневоле заставляет читателя ощущать некоторую странность, с течением времени лишь усиливающуюся: что-то здесь не так! К тому же по мере углубления в книгу в ней неожиданно начинают проступать черты фольклору вроде бы и вовсе не свойственные: колеблется и меняется жанр повествования, легенда и сказка уступают место рассказу о совсем уж свежих и недавних событиях, или же путевому очерку, где перед читателем нежданно и мельком предстанет действующая фигура самого автора. А то вдруг в минуту лукавого озорства автор этот начинает исподтишка, однако весьма внятно и даже с известной дерзостью литературно самоутверждаться, отрабатывая под «сказочно-фольклорным» прикрытием отнюдь не детские приемы вполне зрелой светской литературы. Подобное невозможно представить себе ни у Гриммов, ни у Афанасьева. Добавим к перечисленному две характерных детали, подтверждающие обоснованность первоначальных подозрений и одновременно вносящие ясность. Одна из них состоит в том, что первый сборник крокеровских сказок вышел в 1825 году анонимно. И едва ли это могло быть обусловлено боязнью возможных преследований: несмотря на серьезную социальную остроту некоторых страниц книги, живший в Лондоне автор опуса мог не опасаться ни за свою жизнь, ни за свободу. (К слову, книга тут же возымела громкий успех не только в Великобритании, но и во всей Европе, и уже через год была блестяще переведена на немецкий отцами европейской фольклористики — братьями Гримм). Другая деталь — та, что уже следующий, второй и подписанный Крокером собственным именем сборник сказок автор посвятил сэру Вальтеру Скотту. Вот оно что! Теперь, кажется, все встало на свои места. Очевидно, что перед нами отнюдь не всего только скромный и неприметный подвижник — любитель и собиратель образцов народных поверий, быта и нравов. Автор явно имеет немалые и, скажем прямо, вполне обоснованные, литературные амбиции. Именно ими, а также неуверенностью в приеме своего детища, по всей видимости, и следует объяснить анонимность дебютного сборника. Но коль скоро это так, спросим мы, то точно ли Крокер принадлежит именно к названному нами в начале ряду фольклористов? Может быть, его место совсем не здесь? Вопрос отнюдь не праздный, и с ответом спешить не следует. Попробуем разобраться. Одна лишь тень попытки сблизить Крокера с именами Гоффмана, Перро и Андерсена мгновенно терпит фиаско: сразу же становится очевидно, что к этому ряду Крокер никоим образом не принадлежит. Ибо, несмотря на выраженый вектор своего движения к литературному авторству, к сочинительству, Крокер так нигде и не делает решительного шага, который определенно выводил бы его творчество из поля притяжения фольклора. Да, похоже, он и не испытывал в этом особенной нужды: национальная история и культура Ирландии везде и всюду остаются тем фундаментом и питательной средой его творчества, с которыми он никогда не порывает. Первый важнейший ключ к идентификации дает имя Вальтера Скотта, указанное нам в качестве ориентира самим Крокером. Сняв покров анонимности, он едва ли мог более честно определить собственное направление. В этом посвящении — одновременно и молчаливое признание себя британским писателем, и символическое принятие у Скотта эстафеты в деле любовного изучения культуры и истории малой родины. Все же при чтении собрания сказок Крокера нас не оставляет интуитивное чувство того, что здесь перед нами не в собственном смысле фольклор, но прежде всего именно искусство — некий редкий и с трудом поддающийся определению, однако в высшей степени необходимый и глубоко неслучайный жанр, где таинственным образом происходит сплавление народной основы с индивидуальным творчеством, имеющее своим продуктом особую художественную реальность. Лишь весьма предварительным, несовершенным и условным образом можно было бы обозначить этот жанр словами «авторская интерпретация народной темы». Ибо тут же является необходимость признать, что далеко не всякая попытка обращения к народной теме достигает той степени магии и чуть ли не мистической нерукотворности, которую мы находим у Крокера: так что искать ему близких аналогий в литературе — совсем не такая уж простая задача, как может показаться на первый взгляд. Впрочем, по меньшей мере одну такую аналогию назвать все-таки можно: проходит всего лишь десять лет с момента выхода в свет первого сборника Крокера, и появляются удивительные сказки Пушкина, некоторые из которых можно смело отнести к образцам того редкого, безымянного жанра, о котором мы говорим. Сюжет сказки «О рыбаке и рыбке» Пушкин заимствует у братьев Гримм и самым добросовестным образом (по меньшей мере, в первоначальной редакции) следует сюжетной линии своего источника. Мы не станем бороться здесь с искушением и позволим себе сравнить между собой лишь два небольших фрагмента этих текстов, ибо верим, что такое сличение может дать нам ключ к ответу на поставленный нами вопрос. Вот как выглядит начало сказки о рыбаке в ее первоначальной версии у Гриммов: Da wöör maal eens een Fischer un syne Fru, de waanden tosamen in ‘n Pißputt, dicht an der See. Un de Fischer güng alle Dage hen un angeld; un he angeld un angeld. So seet he ook eens by de Angel un seeg jümmer in dat blanke Water henin; un he seet un seet. Do güng de Angel to Grund, deep ünner, un as he se heruphaald, so haald he enen grooten Butt heruut. Do säd de Butt to em: “Hör mal, Fischer, ik bidd dy, laat my lewen, ik bün keen rechten Butt, ik bün ‘n verwünschten Prins. Невозможно заподозрить здесь братьев Гримм в каком бы то ни было самочинном литературном вмешательстве: их издание — это фольклористика в ее чистом, неприкосновенном виде, где с максимальной добросовестностью воспроизводится источник. Порукой тому уже сама первобытная неоформленность диалекта, еще бесконечно далекого от общенемецкого национального языка. Гриммы честно представляют фольклор в том самом виде, в каком его находят. А вот что мы видим у Пушкина: Жил старик со своею старухой У самого синего моря; Они жили в ветхой землянке Ровно тридцать лет и три года. Старик ловил неводом рыбу, Старуха пряла свою пряжу. Раз он в море закинул невод, — Пришел невод с одною тиной. Он в другой раз закинул невод, Пришел невод с травой морскою. В третий раз закинул он невод, — Пришел невод с одною рыбкой, С непростою рыбкой, — золотою. Как взмолится золотая рыбка! Голосом молвит человечьим: «Отпусти ты, старче, меня в море, Дорогой за себя дам откуп: Откуплюсь чем только пожелаешь.» Здесь мы в буквальном смысле попадаем в иную стихию, и очевидно, что дело отнюдь не в одном лишь переходе на русский. Явственно ощутимо огромное расстояние, преодоленное духом между двумя этими текстами. Фольклорная, народная основа во втором случае не исчезла бесследно. Бережно сохранены и сюжетные ходы. Но со всем этим произошла метаморфоза сродни евангельской. Большой художник просветляет и преображает изначальный фольклорный материал, неся ему обновление и буквально выводя его в иную, предельно обобщенную и очищенную от всего вторичного сферу бытия, — в область, чуждую всякой случайности. Очень кстати придется нам то, что говорит в своей статье уважаемый исследователь-пушкинист С. М. Бонди: «Сказки Пушкина — не простое переложение в стихи подлинных сказок, а сложный по своему составу жанр. Пушкин выступает в них и как реконструктор испорченной в устной народной передаче народной сказки, и как равноправный участник в ее создании». Это поистине так, иначе в русском национальном сознании сказка «О рыбаке и рыбке» никогда не закрепилась бы как сказка именно Пушкина. В оправдание нашего отступления скажем, что аналогия здесь практически полная, ибо включает в себя также и передачу фольклорного сюжета средствами иного языка, что для нас чрезвычайно важно: ведь, по существу, Крокер, пишущий по-английски, к своему первоначальному материалу стоит в совершенно том же отношении, в каком Пушкин — к сказке Гриммов. Мы отвлеклись столь далеко от нашего предмета не случайно, а с целью на конкретном примере показать разницу подхода к традиции сугубо фольклорного, документального, представителями коего в данном случае являются братья Гримм, и подхода к ней же у Крокера. Сделали мы это не для того чтобы отдать предпочтение одному из этих подходов (ибо мы признаем необходимость того и другого), но лишь с целью максимально наглядно проиллюстрировать ту важнейшую, фундаментальную метаморфозу, которую претерпевает фольклорный материал, когда к нему прикасается большой художник. Легенды и предания ирландского народа, представленные Крокером — подлинные. Мы лишь знакомимся с ними в его передаче уже как бы в «пушкинском» варианте, почти совершенно минуя этап «гриммовский». Довольно близкую типологическую аналогию может представлять собой и отношение к фольклорному материалу Н. В. Гоголя в его «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Гоголь, также как и Крокер, является уроженцем тех мест, о которых ведет речь, однако его произведение имеет гораздо более широкий культурный контекст, уже в силу того, что пишется на великорусском языке. Существенная разница, правда, состоит в том, что малороссийское наречие на момент написания книги имеет статус диалекта русского языка, а территория Малороссии Россией не завоевывалась в том же смысле, в каком Ирландия была завоевана Англией. Таким образом, можно видеть одно из основных, принципиальных отличий крокеровских сборников народных ирландских сказок от сборников Гримм и Афанасьева: последние написаны языком этих народов и обращены к самим этим народам. Крокер же пишет на языке империи, стремясь ознакомить последнюю с культурой своей родной провинции. Несколько иным представляется здесь и результат: посвятив всю свою жизнь ревностному собиранию свидетельств и образцов верований и быта Ирландии, Крокер в конечном итоге создает шедевр британской англоязычной литературы. Хочется в качестве обобщения сказать, что определение Крокера как только и исключительно фольклориста, коим снабжает нас подавляющее большинство источников, так или иначе ведущих о нем речь, на наш взгляд, страдает явной косностью и едва ли не Прокрустовой узостью. Конечно же, фольклористом Крокер является, хотя и с той важной оговоркой, что фольклористика в том виде, в каком мы находим ее у Гриммов и Афанасьева, вообще едва ли была возможна в Ирландии начала-середины XIX в., где количество носителей ирландского языка было слишком мало. Но определять его только как собирателя сказок и песен — все равно, что говорить, например, о Льюисе Кэрроле как только о математике, игнорируя при этом или рассматривая как несерьезные все его писательские опыты. Но К

 У русского читателя с давних пор на слуху имена собирателей сказочного фольклора братьев Гримм и Александра Афанасьева, с чьими сборниками народных сказок и легенд он знакомится, как правило, еще в детстве. Имя Томаса Крофтона Крокера (1798-1854) пользуется у нас гораздо меньшей известностью, что незаслуженно, ибо его носитель стоит у истоков фольклористики в Ирландии точно так же, как Гриммы и Афанасьев — в Германии и России. За свою не особенно долгую жизнь Крокер  собрал и опубликовал значительный массив ирландского фольклора — сказок, легенд и песен. Его перу принадлежит также и получившее признание и переведенное на немецкий и французский языки этнографическое и историко-краеведческое исследование Researches  in the South of Ireland. В качестве же наиболее значимой части его наследия следует назвать  три сборника ирландских сказок и легенд под общим заголовком Fairy Legends and Traditions of the South of Ireland — труд, обретший статус классического источника в области ирландской культуры. Однако, приступив к чтению собраний сказок Крокера, мы довольно скоро заметим, что в обозначенном нами ряду фольклористов последний занимает весьма особое место и даже довольно приметным образом из него выбивается. В чем же состоит отличие и насколько оно принципиально ? Попробуем его определить, оставив за скобками тот очевидный факт, что внутри самого ряда представлено культурное наследие разных народов, а значит, разными должны быть содержание представленных сборников и их национальный колорит. Действительно, сказав, что Крокер — фольклорист, следует тут же оговориться. Прежде всего, заметим, что собранные им сказки — ирландские, а все его сборники написаны на английском. Лишь время от времени автор приводит на ирландском и снабжает пояснениями то или иное характерное слово, и это уже само по себе представляет существенное отклонение от строгости научного фольклористического подхода. Этот факт, безусловно, в немалой степени продиктован статусом ирландского языка в Великобритании XIX века, где коренному населению Ирландии приходилось существовать на правах отнюдь не привилегированного национального меньшинства, а всеобщее образование давалось на английском. Одно дело собирать национальный фольклор в стремительно развивающейся, крепнущей и объединяющейся Германии, или в сильной России (где, при всем многообразии социальных и политических проблем, вопроса о национальном языке как такового не существовало, а крепнущее чувство национального самосознания не встречало на своем пути сколь-нибудь значительных преград), и совсем другое — заниматься этим в Ирландии, где на саму эту деятельность титульная нация могла смотреть не иначе как лишь исподлобья. Но этого мало. Сборники сказок Крокера пестрят многочисленными академическими примечаниями и комментариями с привлечением древних и современных источников. Однако всяким, кто без предварительной подготовки возьмется за чтение хотя бы первого из них, вскоре овладевает чувство удивленного недоумения: слишком уж превосходен и рафинирован английский литературный стиль этих сказок. Достойный пера лучших прозаиков, он поневоле заставляет читателя ощущать некоторую странность, с течением времени лишь усиливающуюся: что-то здесь не так! К тому же по мере углубления в книгу в ней неожиданно начинают проступать черты фольклору вроде бы и вовсе не свойственные: колеблется и меняется жанр повествования, легенда и сказка уступают место рассказу о совсем уж свежих и недавних событиях, или же путевому очерку, где перед читателем нежданно и мельком предстанет действующая фигура самого автора. А то вдруг в минуту лукавого озорства автор этот начинает исподтишка, однако весьма внятно и даже с известной дерзостью литературно самоутверждаться, отрабатывая под «сказочно-фольклорным» прикрытием отнюдь не детские приемы вполне зрелой светской литературы. Подобное невозможно представить себе ни у Гриммов, ни у Афанасьева. Добавим к перечисленному две характерных детали, подтверждающие обоснованность первоначальных подозрений и одновременно вносящие ясность. Одна из них состоит в том, что первый сборник крокеровских сказок вышел в 1825 году анонимно. И едва ли это могло быть обусловлено боязнью возможных преследований: несмотря на серьезную социальную остроту некоторых страниц книги, живший в Лондоне автор опуса мог не опасаться ни за свою жизнь, ни за свободу. (К слову, книга тут же возымела громкий успех не только в Великобритании, но и во всей Европе, и уже через год была блестяще переведена на немецкий отцами европейской фольклористики — братьями Гримм). Другая деталь  — та, что уже следующий, второй и подписанный Крокером собственным именем сборник сказок автор посвятил сэру Вальтеру Скотту. Вот оно что! Теперь, кажется, все встало на свои места. Очевидно, что перед нами отнюдь не всего только скромный и неприметный подвижник — любитель и собиратель образцов народных поверий, быта и нравов. Автор явно имеет немалые и, скажем прямо, вполне обоснованные, литературные амбиции. Именно ими, а также неуверенностью в приеме своего детища, по всей видимости, и следует объяснить анонимность дебютного сборника. Но коль скоро это так, спросим мы, то точно ли Крокер принадлежит именно к названному нами в начале ряду фольклористов? Может быть, его место совсем не здесь? Вопрос отнюдь не праздный, и с ответом спешить не следует.  Попробуем разобраться. Одна лишь тень попытки сблизить Крокера с именами Гоффмана, Перро и Андерсена мгновенно терпит фиаско: сразу же становится очевидно, что к этому ряду Крокер никоим образом не принадлежит. Ибо, несмотря на выраженый вектор своего движения к литературному авторству, к сочинительству, Крокер  так нигде и не делает решительного шага, который определенно выводил бы его творчество из поля притяжения фольклора. Да, похоже, он и не испытывал в этом особенной нужды: национальная история и культура Ирландии везде и всюду остаются тем фундаментом и питательной средой его творчества, с которыми он никогда не порывает. Первый важнейший ключ к идентификации дает имя Вальтера Скотта, указанное нам в качестве ориентира самим Крокером. Сняв покров анонимности, он едва ли мог более честно определить собственное направление. В этом посвящении — одновременно и молчаливое признание себя британским писателем, и символическое принятие у Скотта эстафеты в деле любовного изучения культуры и истории малой родины. Все же при чтении собрания сказок Крокера нас не оставляет интуитивное чувство того, что здесь перед нами не в собственном смысле фольклор, но прежде всего именно искусство — некий редкий и с трудом поддающийся определению, однако в высшей степени необходимый и глубоко неслучайный жанр, где таинственным образом происходит сплавление народной основы с индивидуальным творчеством, имеющее своим продуктом особую художественную реальность.  Лишь весьма предварительным, несовершенным и условным образом можно было бы обозначить этот жанр словами «авторская интерпретация народной темы». Ибо тут же является необходимость признать, что далеко не всякая попытка обращения к народной теме достигает той степени магии и чуть ли не мистической нерукотворности, которую мы находим у Крокера: так что искать ему близких аналогий в литературе — совсем не такая уж простая задача, как может показаться на первый взгляд. Впрочем, по меньшей мере одну такую аналогию назвать все-таки можно: проходит всего лишь десять лет с момента выхода в свет первого сборника Крокера, и появляются удивительные сказки Пушкина, некоторые из которых можно смело отнести к образцам того редкого, безымянного жанра, о котором мы говорим. Сюжет сказки «О рыбаке и рыбке» Пушкин заимствует у братьев Гримм и самым добросовестным образом (по меньшей мере, в первоначальной редакции) следует сюжетной линии своего источника. Мы не станем бороться здесь с искушением и позволим себе сравнить между собой лишь два небольших фрагмента этих текстов, ибо верим, что такое сличение может дать нам ключ к ответу на поставленный нами вопрос.   
 
 
Вот как выглядит начало сказки о рыбаке в ее первоначальной версии у Гриммов:
Da wöör maal eens een Fischer un syne Fru, de waanden tosamen in ‘n Pißputt, dicht an der See. Un de Fischer güng alle Dage hen un angeld; un he angeld un angeld. So seet he ook eens by de Angel un seeg jümmer in dat blanke Water henin; un he seet un seet. Do güng de Angel to Grund, deep ünner, un as he se heruphaald, so haald he enen grooten Butt heruut. Do säd de Butt to em: “Hör mal, Fischer, ik bidd dy, laat my lewen, ik bün keen rechten Butt, ik bün ‘n verwünschten Prins.
Невозможно заподозрить здесь братьев Гримм в каком бы то ни было самочинном литературном вмешательстве: их издание — это фольклористика в ее чистом, неприкосновенном виде, где с максимальной добросовестностью воспроизводится источник. Порукой тому уже сама первобытная неоформленность  диалекта, еще бесконечно далекого от общенемецкого национального языка. Гриммы честно представляют фольклор в том самом виде, в каком его находят.
А вот что мы видим у Пушкина:
Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу.
Раз он в море закинул невод, —
Пришел невод с одною тиной.
Он в другой раз закинул невод,
Пришел невод с травой морскою.
В третий раз закинул он невод, —
Пришел невод с одною рыбкой,
С непростою рыбкой, — золотою.
Как взмолится золотая рыбка!
Голосом молвит человечьим:
«Отпусти ты, старче, меня в море,
Дорогой за себя дам откуп:
Откуплюсь чем только пожелаешь.»

Здесь мы в буквальном смысле попадаем в иную стихию, и очевидно, что дело отнюдь не в одном лишь переходе на русский. Явственно ощутимо огромное расстояние, преодоленное духом между двумя этими текстами. Фольклорная, народная основа во втором случае не исчезла бесследно. Бережно сохранены и сюжетные ходы. Но со всем этим произошла метаморфоза сродни евангельской. Большой художник просветляет и преображает изначальный фольклорный материал, неся ему обновление и буквально выводя его в иную, предельно обобщенную и очищенную от всего вторичного сферу бытия, — в область, чуждую всякой случайности. Очень кстати придется нам то, что говорит в своей статье уважаемый исследователь-пушкинист  С. М. Бонди: «Сказки Пушкина — не простое переложение в стихи подлинных сказок, а сложный по своему составу жанр. Пушкин выступает в них и как реконструктор испорченной в устной народной передаче народной сказки, и как равноправный участник в ее создании». Это поистине так, иначе в русском национальном сознании сказка «О рыбаке и рыбке» никогда не закрепилась бы как сказка именно Пушкина. В оправдание нашего отступления скажем, что аналогия здесь практически полная, ибо включает в себя также и передачу фольклорного сюжета средствами иного языка, что для нас чрезвычайно важно: ведь, по существу, Крокер, пишущий по-английски, к своему первоначальному материалу стоит в совершенно том же отношении, в каком Пушкин — к сказке Гриммов. Мы отвлеклись столь далеко от нашего предмета не случайно, а с целью на конкретном примере показать разницу подхода к традиции сугубо фольклорного, документального, представителями коего в данном случае являются братья Гримм, и подхода к ней же у Крокера. Сделали мы это не для того чтобы отдать предпочтение одному из этих подходов (ибо мы признаем необходимость того и другого), но лишь с целью максимально наглядно проиллюстрировать ту важнейшую, фундаментальную метаморфозу, которую претерпевает фольклорный материал, когда к нему прикасается большой художник. Легенды и предания ирландского народа, представленные Крокером — подлинные. Мы лишь знакомимся с ними в его передаче уже как бы в «пушкинском» варианте, почти совершенно минуя этап «гриммовский». Довольно близкую типологическую аналогию может представлять собой и отношение к фольклорному материалу Н. В. Гоголя в его «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Гоголь, также как и Крокер, является уроженцем тех мест, о которых ведет речь, однако его произведение имеет гораздо более широкий культурный контекст, уже в силу того, что пишется на великорусском языке. Существенная разница, правда, состоит в том, что малороссийское наречие на момент написания книги имеет статус диалекта русского языка, а территория Малороссии Россией не завоевывалась в том же смысле, в каком Ирландия была завоевана Англией. Таким образом, можно видеть одно из основных, принципиальных отличий крокеровских сборников народных ирландских сказок от сборников Гримм и Афанасьева: последние написаны языком этих народов и обращены к самим этим народам. Крокер же пишет на языке империи, стремясь ознакомить последнюю с культурой своей родной провинции. Несколько иным представляется здесь и результат: посвятив всю свою жизнь ревностному собиранию свидетельств и образцов верований и быта Ирландии, Крокер в конечном итоге создает шедевр британской англоязычной литературы.
  Хочется в качестве обобщения сказать, что определение Крокера как только и исключительно фольклориста, коим снабжает нас подавляющее большинство источников, так или иначе ведущих о нем речь, на наш взгляд, страдает явной косностью и едва ли не Прокрустовой узостью. Конечно же, фольклористом Крокер является, хотя и с той важной оговоркой, что фольклористика в том виде, в каком мы находим ее у Гриммов и Афанасьева, вообще едва ли была возможна в Ирландии начала-середины  XIX в., где количество носителей ирландского языка было слишком мало. Но определять его только как собирателя сказок и песен — все равно, что говорить, например, о Льюисе Кэрроле как только о математике, игнорируя при этом или рассматривая как несерьезные все его писательские опыты. Но Кэррол более счастлив в своем литераторстве: берясь за написание книги, он очевидным образом выступает из пределов своей профессиональной сферы. Писатель же Крокер почти неизменно существует лишь скрытным и едва доказуемым образом, словно довольствуясь одним лишь изготовлением художественных декораций для сцен и сюжетов, автором которых он сам отнюдь не является, и лишь изредка позволяя себе тот или иной тайный намек на свое присутствие. Это обстоятельство, однако, отнюдь не умаляет в наших глазах его писательского дара, который именно здесь, в этих крайне стесненных обстоятельствах, находит себе удивительно гармоничное и одухотворенное приложение. «Дух дышит, где хочет». Напомним, кстати, еще раз, что ведь и Пушкин — не автор сюжета о золотой рыбке… 
Представляя Томаса Крофтона Крокера российскому читателю, мы публикуем на русском языке первый сборник его ирландских сказок и легенд, вышедший под его именем в 1826 г.                   
 
                                                                                           В. М. Линейкин