0 товаров

 ПРЕДИСЛОВИЕ

    Настоящее собрание документов издается нами с тем, чтобы преступления высшего духовенства против друг друга, своей паствы, самого имени христианства не были преданы забвению; с тем, чтобы всякий ищущий последних причин бедствий, постигших Государство Российское и Русскую Церковь в двадцатом столетии — несчастий, непрерывно преследующих нас и доныне, потери исконно русских земель, вымирания великорусского этноса, тотального безбожия, чудовищной деградации страны все еще сохраняющей имя России, — мог увидеть их исток: то первое изменение к смерти, последние фазы которого доводится нам жить сегодня.
      Настоящая книга предполагает знакомство читателя с актами Соборов 1666–1667 годов и сопутствующими им документами, которые были изданы нами в книге «Московские Соборы 1660, 1666 и 1667 годов» (Спб, Quadrivium, 2014). Без знания этой книги понимание настоящего собрания будет крайне затруднительно, ибо Собор 1667 года явился началом того нового стиля русской церковности, который после ряда трансформаций погиб спустя чуть более четверти века. Имперский же церковный стиль, который сегодня ищут воскресить огромное количество принадлежащих к нынешней церкви и государству слепцов, был единородным, так сказать, чадом этого молодого покойника. Таким образом, вместо того чтобы очистить церковь до присущего ей по самому понятию теократического существования, которое она имела в разных формах от начала своего на Руси до никоновской реформы, они пытаются восстановить одну из позднейших — церковных лишь по имени — форм не жизни даже, но смерти, пытаются вновь встроить ее в качестве министерства в бутафорскую империю, строящуюся сегодня постсоветской олигархией. Псевдоцерковь в псевдоимперию! Поистине, жалкое предприятие!
       Предметом нашего рассмотрения будет не формирование новой греко-российской (в отличие от средневековой Русской) Церкви — это самоименование кажется нам вполне подходящим для того, чтобы называть постниконовское новообразование, — но смерть Церкви Русской как способной к институциональной оформленности. От Собора 1667 года до 1700 года — когда после смерти патриарха Адриана церковь в России утратила даже только лишь видимые признаки православной церковности — произошло не так много церковных событий; все они кажутся, на первый взгляд, настолько мелочными, противоречивыми и бессмысленными, что подавляющее большинство исследователей не балует эту эпоху чересчур пристальным вниманием. Тем хуже дело обстоит с изданием относящихся к ней документов. Налицо не только непонимание, но и желание побыстрее сбыть с рук эти маловажные, никуда негодные факты, поскорее перейдя к эпическим баталиям Стефана Яворского с Феофаном Прокоповичем. Тяжело находиться у постели умирающего, особенно если это нелюбимый. Но мы — любящие Русскую Церковь и старающиеся ее понять пусть и в ее самоотрицании — не можем не видеть даже в предсмертных спазмах изуродованного греками и малороссами патриархата уродливых гримас смерти любимого нами существа, и прямо обязаны принять его последний вздох, как бы тяжело ни было нахождение при заживо сгнившем теле.
      Чтение этой книги не может принести удовольствие, но, безусловно, принесет знание всякому решившемуся проследить путь Русской Церкви до конца, точнее, до одного из концов, ибо после Собора 1667 года власть предержащая церковь была лишь одной из форм инобытия Русской Церкви, ужасающе быстро теряя причастность и право называться этим именем. Ничем другим, однако, эта церковь быть не могла, и потому время ее окончательного отлучения от собственного прошлого, от собственной сущности было также временем ее конца.
       Большая часть документов, вошедших в это издание, когда-то и как-то издавались; основная ценность нашего собрания состоит в том системном эффекте, который имеет место при сведении их в одну книгу. Кроме того, там где это было возможно, мы охотно давали экскурсы в средневековое прошлое событий, стараясь поставить их в свойственный им контекст, так что старейшие из публикуемых нами документов надписаны именем св. Владимира, а написаны, скорее всего, в начале четырнадцатого столетия. Хочу также заметить, что многие из документов решающей важности, составляющие саму суть той реставрации, которую производил патр. Иоаким в конце своего служения, а затем и патр. Адриан, — так и не были извлечены из рукописей и на данный момент в таком именно виде и хранятся в московских собраниях. Причина этого в связи с вышесказанным вполне очевидна.
       Теперь мы должны единым взглядом окинуть публикуемый материал, обозначив основные его части и продемонстрировав смысловые между ними связи. Единственным победителем на Соборах 1660–1667 гг. был русский царь с партией бояр абсолютистов, которым были равно ненавистны сторонники русского понимания теократии (старообрядцы) и сторонники латинского ее понимания (строгие никониане, прежде всего сам патр. Никон). Таким образом, борьба трона (т.е. государственнически настроенной боярской верхушки во главе с царем) после Собора 1667 г. была направлена равно против русской и против латинской партии. Продажные греческие (а также грузинские, сербские и проч.) иерархи были послушным орудием этой борьбы: именно их голосами на соборе 1667 года было проведено решение об уголовном преследовании за старый обряд. Вполне понятно, что умеренные никониане (каковых во власть предержащей церкви было подавляющее большинство), отнюдь не собиравшиеся разделить мученическую участь своего вождя из-за вопроса о первенстве духовной власти над светской и без труда принимавшие приоритет светской власти, были готовы подчиняться ей не только в вопросе о последователях древнерусского благочестия, но и во всем, что не обещало им сокращения дохода или понижения по службе. Так что после смерти патриарха Иоасафа Новоторжца в 1672 г. и еще до интронизации патриарха Питирима царь, напуганный с одной стороны папистскими настроениями русских патриархов, а с другой — лавинообразным распространением протестных настроений в нижегородчине, решил «убить одним выстрелом двух зайцев»: уменьшить область патриаршего домена и посадить доверенное лицо в склонной к мятежу области. Так возникла нижегородская митрополия.
      В 1675 году, состоялся «галантерейный» собор, определивший, кто что в русской церкви обязан носить и на чем ездить. Тут же появился и «тряпичный» мученик — ни больше ни меньше, как царев друг, митрополит Смоленский Симеон, который был показательно смирён, в поучение другим самодурам церковным и не в последнюю очередь самому самодержцу российскому, вскорости закончившему свой кощунственный век разорением Соловецкой Обители в одно и то же время с ее падением (1676 г.).
      Воцарение пятнадцатилетнего царя Феодора обозначало приход к власти прокатолической, пропольской партии русских государственников, и потому в деятельности патриархата начинаются события не просто напоминающие некоторые сюжеты из жизни латинской церкви, но являющиеся прямыми их инвариантами и повторениями. Вообще, период жизни российского общества от 1676 г. до конца регентства Софьи (1689 г.) является одним из постыднейших за всю историю существования московской государственно-церковной системы. Итак, первым свершением этого периода были соборы 1677–1678 гг.: на них, во-первых, была деканонизирована (случай беспрецедентный на тот момент в русской церкви!) св. благоверная княгиня Анна Кашинская, всенародное почитание которой было установлено совсем недавно — в царствование Алексея Михайловича. Так что люди, участвовавшие в ее прославлении, могли также поучаствовать и в фальсификации этого прославления — исключительно удачный в церковно-педагогическом отношении жест!
       Вторым решением тогдашних церковных законотворцев было (вопреки букве собора 1667 года) запретить шествие на осляти любым архиереям, кроме московского патриарха. Это решение, наряду с решениями «галантерейного» собора, формировало русский папизм со стороны внешней, внушало широкой публике представление о качественном различии власти патриаршей от любой другой епископской.
     Тогда же, в январе 1677 года Иоаким заставил корону уплатить весьма неприятный для нее «должок»: собор 1667 г., не принял те части Уложения 1649 года — этого манифеста раннего русского абсолютизма, — которые признавали граждан русского церковного государства подсудными суду царя (т. е. обычному уголовному, «градскому» суду), а потому и государственный институт, начавший было ведать таким судом — монастырский приказ — должен был быть, согласно решению Собора 1667 года, упразднен. Действительное упразднение монастырского приказа в 1677 году было манифестацией успеха политики патриархата и патр. Иоакима лично.
      Таким образом мы видим, что к восьмидесятым годам партия «новоникониан» производит в церкви структурные изменения, направленные к формированию условий для возникновения церковной теократии папского типа — никакого другого идеала, никакой другой перспективы развития власть имущая русская церковь семнадцатого столетия так никогда более и не выработает: никонианство, как учение и идеал, останутся для нее судьбой во всё отпущенное ей время жизни. И в тоже время, эта теократия строится на подтвержденном Собором 1667 года положении вторичности и подчиненности власти царской: образуется папство по факту, не фундированное убеждением. Иоакиму удается на практике добиться того, чего Никон хотел в теории, однако с течением времени выясняется, что без надлежащих веры и созерцания практические достижения оказываются суетны и мимолетны.
      Разумеется, самоорганизация русских гвельфов никак не могла радовать гибеллинов, а потому трон предпринимает новую атаку и на церковное государство Иоакима, и на оппозиционных ему старообрядцев. Методы, впрочем, остаются прежними: посредством увеличения числа епархий трон стремится к умалению их политического и экономического достоинства, уменьшению такого рода самодостаточности, что по необходимости делало бы епархии в куда более высокой степени зависимыми от государственных структур и управляемыми. Что же до старообрядцев, то именно к царствованию Феодора Алексеевича относится проект создания полномасштабной русской инквизиции. Смерть этого царственного криптокатолика в разгар собора и последовавшее вслед за ним восстание князя Хованского — привели не только соборные деяния, но и сами мысли правящей страты в известный хаос, так что «в сухом остатке» Собор 1682 года свелся к введению во всеобщее уголовное употребление людоедского законодательного сборника — «законов царевны Софьи», легшего в основание бесчисленных полицейских преследований ревнителей русского благочестия, и к учреждению четырех епархий, существование которых было обусловлено всецело антираскольническими нуждами. Таким образом, Собор 1682 года был обращен новониконианами всецело в свою пользу — хотя по праву, нам кажется, может именоваться «Постыдным Собором».
      Самостийность малоросской церкви после присоединения Украины к Москве была мало того, что вещью довольно эфемерной, но и (учитывая непостоянный и взбалмошный характер имевшей польские нравы шляхты, занимавшей епископские кафедры в этой части православного мира) вредной — как для себя, так и для соседей. В эпоху непрестанных войн России с Крымом и Польшей малоросская церковь отнюдь не имела самоуправления: она не имела никакого управления вовсе. Поэтому присоединение ее в 1685 году к Москве было делом в существе своем предрешенным. Мы не рассматриваем в нашей книге этого момента — как ничтожного и в богословском, и в нравственном отношении. Малоросское духовенство было куплено Москвой в обстоятельствах, что называется, свободной конкуренции — больше, чем Москва, никто платить не хотел. Приобретенная церковь, бывшая в шестнадцатом веке форпостом и цитаделью в борьбе с латинством, была со времен Петра Могилы и подобных ему богословов тяжело латинством больна. А потому следующим актом укрепления власти московских патриархов было приведение к московским формам послушания всей этой привыкшей к самодурству — не меньше, чем к латинству — южной публики. Прямое политическое противостояние прокатоликов (партия Софьи) и пропротестантов (партия Петра), в котором патриарх не просто встал на сторону государя, но был условием его победы, стало политическим основанием для гонения на всевозможных тогдашних «латынщиков». Собор 1690 года и расправа над о. Сильвестром (Медведевым) были «клятвоприводными» актами, приняв которые малоросское архиерейство навсегда отказывалось от шляхтетских вольностей. Есть какая-то дьявольская ирония в том, что любимейший ученик прямого униата Симеона Полоцкого заплатил своей головой за то, чтобы одни единоверные ему еретики покорились другим.
       В 1690-м же году заканчивается жизнь патриарха Иоакима — самого деятельного и последовательного из учеников патр. Никона. Победа над самодурством южного архиерейства, увенчавшая его патриаршество и жизненный путь, не обозначала, однако, победу над латинством как таковым: сама власть предержащая русская церковь была инфицирована этим злом со времен Никона разве что самую малость меньше, чем малоросская. Единственные люди, понимавшие на тот момент глубину и масштаб совершившегося зла — старообрядцы, — были объявлены вне закона и потому на ход церковно-государственных дел не могли оказать никакого влияния. Основанная Лихудами греко-латинская академия, замышлявшаяся как всеправославный антилатинский университет, выпускала в действительности криптокатоликов: сама система образования здесь ничем не отличалась от провинциальной европейской. Таким образом, нанесенный по криптокатолицизму в 1690 г. удар был более оплеухой, нежели смертельным выпадом. Кроме того, именно с этого времени в России начинает распространяться «пестрота»: бытовой атеизм, убеждение, что можно принадлежать к любой церкви, что религия есть дело личное, что религия вообще не есть дело такое уж важное и проч. и проч. — все признаки «имперского человека».
      Два собора, известные нам из этой эпохи, представляют: собор против обратившегося в католицизм ученика братьев Лихудов (материалы дела позволяют говорить и о хорошо скрываемом филкатолицизме самих греческих монахов). Это было, конечно, фиаско всей политики Иоакима: тот плод, по которому узнается древо. Второй известный нам собор того времени был против некоего проходимца, выдававшего себя за попа. Этот собор утверждал недействительность таинств без посвящения попа от епископа. Совершенно очевидно, что поскольку собор этот совершенно не брал в расчет самообыкновенную практику русского средневековья, где избрание (= рукоположение) епископов могло на годы отстоять от настолования (= благословения митрополита) — не иначе бывало и со священством — причем совершаемые в этом состоянии таинства признавались действительными, — то деяния собора этого пропитаны далекой от жизни западной канцелярщиной. Таким образом, с разницей в год  имеют место анти-латинский и про-латинский по стилю соборы. Это вот смятение и ничтожность явились итогом всего грандиозного в своем истоке движения никоновского теократизма. И дело тут не в каких-то теоретических просчетах и недоумениях, но в прямой погибели общества, прежде называвшегося Русской Церковью. Так что когда Петр Алексеевич восстановил монастырский приказ, отменил патриаршество, стал фактическим главой того, что недавно еще было Русской Церковью, возражать было некому: все способные к такому протесту не только не принадлежали на тот момент к ведомой по большей части малоросскими и белорусскими архиереями греко-российской церкви, но и в Государстве Российском гражданами не числились.
      Обозначив основные вехи и показав основные интенции эпохи, разберем все эти моменты настолько детально, насколько позволяют имеющиеся в нашем распоряжении тексты.